Есть в природе одно дело, то, что важнее всего и вся вокруг. Нет ничего более магического, более ответственного и фундаментального, если хотите, в целом свете, чем ЭТО. Ведь, каждый новый путь, каждое новое занятие имеет свою точку отсчета, свой, если хотите, «старт», тот самый волшебный миг на Земле, когда кто – то новый делает свои первые шаги на пыльной тропинке ответов к собственным вопросам…

* * *
Тусклый сентябрьский закат еще не распластался по окрестностям, еще не зацепил последними лучами нервные глыбы на перепаханном поле через дорогу, и не повеяло еще вечерней прохладой и сыростью, когда свет в маленьком окошке придорожного домика номер 15, уже брызнул на плешивый наличник и кривые уголки шиферной крыши, опускавшиеся точно к обочине дороги, словно козырек кепки небезызвестного вождя в минуты нечаянной скуки…
И правда, если какой – то прохожий обратил бы свое внимание на этот домик, по улице Олимпийской, то непременно бы поймал на себе строгий взгляд исподлобья зубчатой крыши. И было бы в этом взгляде, что – то определенно, хрущевское.

Сосиски в желтой эмалированной кастрюльке на полном газу, закипели ровно в половине восьмого. Человек, облокотившийся на подоконник, зябко поежился, перестав любоваться зеленой вереницей леса на горизонте и заваливающимся за нее, подуставшим, солнцем, перевел взгляд на вспаханное «ковалками» поле через дорогу, и машинально выключил газовую камфорку.
Хорошее начало дня – у каждого свое. У кого – то, встать с соловьями под кофе и сигареты, и отправиться решать свои проблемы под покров мегаполиса и надоедливые гудки автомобильных серенад, а у кого – то, наоборот… Обратно каждому сказанному слову.
Что еще осталось сделать после заката, человеку, который только что по настоящему «проснулся»? Да ничего хитрого, в принципе. Поужинать в полвосьмого, собрать в рюкзак немудреную снасть для вечерней прогулки, и отправиться под своды высоких деревьев, плавающих в мареве предсумрачных настроений, куда – то по бесконечной дороге с плохо укатанным асфальтом. Дороге идущей далеко – далеко, к забытым современным временем, шпалам советской железной дороги.

Ровно в восемь часов, закат уже уступил свое место крадущейся ночи. Неприветливый хрущевский глаз под волнистой кепкой улегся отдыхать, напоследок, оставив свой бдительный пост и потеряв из виду маленькую фигурку хозяина в тугой коричневой куртке с рюкзаком на правом плече, шагающую, где – то в туманном конце улицы Олимпийская.

Есть в природе одно дело, то, что важнее всего и вся вокруг. Нет ничего более магического, более ответственного и фундаментального, если хотите, в целом свете, чем ЭТО. Ведь, каждый новый путь, каждое новое занятие имеет свою точку отсчета, свой, если хотите, «старт», тот самый волшебный миг на Земле, когда кто – то новый делает свои первые шаги на пыльной тропинке ответов к собственным вопросам…

* * *
Сентябрьский закат еще не распластался по окрестностям, еще не зацепил последними лучами неровные глыбы на перепаханном поле через дорогу, и не повеяло еще вечерней прохладой и сыростью; когда свет в маленьком окошке придорожного домика номер 15, уже брызнул на плешивый наличник и кривые уголки шиферной крыши опускавшиеся точно к обочине дороги, словно козырек кепки небезызвестного вождя в минуты нечаянной скуки…
И, правда, если какой – то прохожий обратил бы свое внимание на этот домик, по улице Олимпийской, то непременно бы поймал на себе строгий взгляд исподлобья зубчатой крыши. И было бы в этом взгляде, что – то определенно, хрущевское.

Сосиски в желтой эмалированной кастрюльке на полном газу, закипели ровно в половине восьмого. Человек, облокотившийся на подоконник, зябко поежился, перестав любоваться зеленой вереницей леса на горизонте и заваливающимся за нее, подуставшим, солнцем, перевел взгляд на вспаханное «ковалками» поле через дорогу, и машинально выключил газовую камфорку.
Хорошее начало дня – у каждого свое. У кого – то, встать с соловьями под кофе и сигареты, и отправиться решать свои проблемы под покров мегаполиса и надоедливые гудки автомобильных серенад, а у кого – то, наоборот… Обратно каждому сказанному слову.
Что еще осталось сделать после заката, человеку, который только что по настоящему «проснулся»? Да ничего хитрого, в принципе. Поужинать в полвосьмого, собрать в рюкзак немудреную снасть для вечерней прогулки, и отправиться под своды высоких деревьев, плавающих в мареве предсумрачных настроений, куда – то по бесконечной дороге с плохо укатанным асфальтом. Дороге идущей далеко – далеко, к забытым современным временем, шпалам советской железной дороги.

Ровно в восемь часов, закат уже уступил свое место крадущейся ночи. Неприветливый хрущевский глаз под волнистой кепкой улегся отдыхать, напоследок, оставив свой бдительный пост и потеряв из виду маленькую фигурку хозяина в тугой коричневой куртке с рюкзаком на правом плече, шагающую, где – то в туманном конце улицы Олимпийская, расположенном, кажется, на самой обочине времени.

Офицер должен быть в форме, - с кривой ухмылкой, подвывал радиоприемнику на деревянном столике, подполковник украинских внутренних войск, пожевывая во рту тлеющую сигарету. Петр Бузевский к 45 годам от роду считал себя бравым. Правда считал себя таковым только он сам, пара майоров из городского центра уже имели возможность наблюдать качества подполковника лично, так сказать, в боевых условиях, и опыт этот пару лет тому назад был не очень удачным. Правда, тогда живот подполковника был много площе, и силуэт в вечернем закате еще «подавал» некоторые признаки подтянутости.
Тем утром сентябрьского понедельника в часть киевского пригорода пожаловала комиссия прямиком из столицы. И все было бы хорошо, не прояви тогда Петр своей неуемной инициативы…

Случилась эта не приятная история под конец марш – броска через пересеченную местность. Тогда, пятьдесят человек новобранцев с удовольствием поглядывали на бравого капитана, чуть поспевающего вслед за отрядом, усердно месившего вязкую жижу в паре десятком метров за последним «зеленцом» ...
Значительных перемигиваний и ухмылок солдатиков, на ходу удивляющихся фразами, типа «во старик дает!», и «екорный бабай, он еще в форме», хватило с лихвой. Бузевский самозабвенно домесил коричневую глину на просеке, пропустил пятнадцать звонков от жены, и с чувством поистине перевыполненного долга, вырулил с отрядом к парадным воротам части.
Бравада закончилась у ворот, где на глазах у начальства, перспективный капитан, натужно чихнул, опрокинув в сентябрьскую жижу принятый на руки, от помощника парадный головной убор, повалившийся точно к ногам «столичных гостей».
- И хрен же меня за «яйки» дернул… - чертыхнулся пожевывающий сигарету подполковник, раскачивающий носками ботинон над деревянным столиком, - нет бы, благоразумно промолчать. Петруха, ты Петруха, дурилка без мозгов, два только уха.

Трехэтажный мат, которым позволил себе разрядиться «тогдашний» капитан проплывал в воспоминаниях совсем обрывочно, вспышка фотоаппарата представителя СМИ тоже помнилась как – то не ярко. А вот фотография на первой полосе в провинциальной газете, где Петр стоит перед комиссией буквой «Зю», рисовалась в голове каждый день, вкусно, и в мельчайших, гадких подробностях. Особенно хорошо врезался в память ее заголовок: «Офицер должен быть в форме»…

- Но, подвиг есть подвиг. Хороший он, или плохой, не так уж важно, - с огорчением резюмировал Бузевский, - и с этим уже ничего не поделаешь…
* * *

Товарищ подполковник, на дороге виден путник, - прервал череду воспоминаний «форменного офицера», рядовой со странной фамилией «Моцарт».
Сигарета незамедлительно вылетела в форточку, английская поза Бузевского за столом удивленно качнула ботинками, и приняла вертикальное положение, попутно оправляющая на себе мундир и тугую зеленую кепку в расцветке «вытертый пиксель».

- Брешешь поди, Ванька, все – то ты брешешь, - прогудел «бравый» офицер, и направился к выходу из сторожевого вагончика, примостившегося справа от черных столбов автомобильных покрышек, добротно перетянутых тонкой колючей проволокой.
От столбов до шлагбаума – четыре с половиной метра, и офицер, гордо расставивший ноги на ширине плеч, здорово походил на вратаря футбольной команды, ожидающего слабый пенальти в импровизированных воротах с долговязыми караульными по бокам.

- И чего они лезут на ночь глядя? – процедил сквозь зубы подполковник, бросил взгляд через правое плечо на кислую морду караульного, и крикнул снайперу на наблюдательной вышке, - в оба гляди!
Слабый порыв ветра донес до ушей командира что – то похожее на: «Есть глядеть в оба, отварищ подполковник», и укатился куда – то за спину, где скрученными шпалами уже как год молчал «огрызок» железной дороги.
Спустя минуту «кислые» морды караульных подернулись довольной улыбкой.
Товарищ, командир, - та это ж, Егорка! – самодовольно охнул изготовившийся солдат, что был справа.

Петр сощурился, недоверчиво закусил губу, и промычал в ответ,- Хорошее у тебя зрение, рядовой, - набрал воздуха в грудь и прикрикнул на снайпера, - Эй, Соловей Разбойник, направь - ка прожектор на двенадцать часов по цели, да не вздумай стрелять без приказа!

Белое пятно, слегка рассеявшись в пути, мягко упало на фигурку в паре сотен метров от блокпоста. Тугая куртка, одутловатый рюкзак через правое плечо и приветливо машущая рука обретали цветность с каждым шагом. Мелкие детали, прорисовывались все четче, словно картинка на фотобумаге в комнате проявителя: небритое лицо, камуфляжные штаны с пузатыми карманами, в свете прожектора виднелись серые лямки ремней, болтающихся без дела по бокам куртки, и набедренная кобура, несущая в себе что – то черное и мелкокалиберное.

Пятно следовало за целью, уменьшалось, становилось резче и ярче. Становились ярче и улыбки караульных. Подернулся ею и командир, снимающий тангетку громкоговорителя с погона Моцарта.
- Здрав будь, путник. Проходи, не стесняйся, коли шпротами сегодня не обидишь! Да с пушкой своей по - аккуратней, а то у меня ребята ночью жутко нервные!

- Здрав, здрав, командир, - ответил приближающийся к блокпосту человек. – А то ты меня не знаешь! Не обижу, я не жадный.
С этими словами, человек притормозил у шлагбаума, поздоровался с караульными, обнялся с командиром, и шагнул перед. Бузевский приглашающим жестом указал на вагончик.

- Эх, Егорка, что же ты ночью то бродишь, людей хороших пугаешь. Что же тебе, дурню такому, дома то не сидится! Смотри, как покрепчал – то, все растешь и растешь. Вот что село с народом – то делает.
Егор с пониманием кивнул, и оправляя лямки рюкзака на плече, пошутил исподлобья, - А ты я вижу, все жрешь и жрешь. Помнится, полтора года назад, пузом по - тоньше был.
- И не бачь, родимый, работа такая: в ширь ползти. Я свое отбегал. Теперь стол да документы с сигаретами в придачу. Но, худа без добра, как говорится… Хоть тут профессионализм, - расплылся в улыбке Бузевский, знаком отдав приказ караульным возвращаться к работе.
- Ребят не покормишь? – поинтересовался Егор, оглядываясь назад - или не положено?
- Да кто ж от них прячет? Сменятся, пожрут. Не боись, в одиночку не заточу твоих шпрот, - отмахнулся командир, поворачивая к порожку в жилой вагон, - Я не такой уж и охотник до рыбы, особенно, последнее время. Но нам есть о чем поговорить, особенно в свете последних событий. Ты ведь не просто так ночью к железной дороге выходишь, верно? И точно здесь не потому что соскучился по бывшему командиру… Присаживайся, и выкладывай.

Человек спустил с плеча рюкзак и потянул молнию на среднем кармане, присаживаясь на табуреточку у окошка. Диск луны на мутном небосводе ночи закончил свою предысторию, и уже во всю поднялся над темной полосой леса, отдавая желтым на дым закуренной сигареты.
Егор курил, курил в глубокий затяг молча, не решаясь начать разговор, путался в мыслях, пытаясь выудить из головы что – то первостепенное.

- Я снова в деле, - крепко затянувшись сказал он, - но теперь в несколько другом качестве, и несколько на другой стороне. Все это крайне тяжело вообразить, я пока сам до конца ничего не понимаю.

Петр поерзал задом на раскладушке, и грустно зевнул, принимая банку консервов, и озирающийся в поисках открывалки.
- Значит ты снова «на прогулке»?
-Да, - ответил человек, - только теперь не с вами…