Я запахнул плащ и засунул руки в карманы. После дождя стало прохладно, вдобавок стемнело. Улица была пустынна. На асфальте ртутными пятнами в свете тусклых дворовых фонарей сверкали лужи. Дождь навел сегодня свой порядок, загнав жителей района в их дома, и успокоился лишь сейчас, довольный результатом своих трудов, когда на улицу опустилась ночь. Я повернул за угол многоэтажки, пытаясь понять, где находится табличка с номером дома. Её здесь не было.
Искать в темноте дом, в котором был один или два раза в детстве, оказалось делом непростым. Пятый дом по улице Софьи Ковалевской, корпус шестой. Было бы проще начать с улицы, но я начал не с неё. Я шёл с другой стороны, и это была не та сторона, с которой следовало идти. Сначала мне попался корпус четыре, потом три. Стало понятно, что тропинка, выложенная вафельными бетонными плитами, ныряющая вверх и вниз и под разными углами, вразвалку падающая между кустов акаций и боярышника, тащит меня не в ту сторону. Пришлось вернуться к исходной точке.
Теперь я стоял у торца следующего дома, под фонарем с жестяным колпаком, напоминающим мою шляпу. Свет его был настолько жалок, что, казалось, предназначен только для освещения собственного столба и, может быть, меня, так как я прислонился к нему и размышлял. Пожалуй, стоит обойти дом вокруг, быть может, его номер на другом торце? С тоской я взирал на асфальт, изрытый ямами, наполненными до краев дождевой водой.
Из состояния тоскливой задумчивости меня вывел чей-то кашель. Он раздался немного впереди и справа, и я, отлепившись от столба поплыл вперед, ориентируясь на слух. Слабый ветерок донес до ноздрей запах табака. Кто-то курил на улице и изредка покашливал. Обогнув кусты незнакомого мне растения с белесыми ягодами, я остановился возле парадной, не решаясь идти дальше по асфальтовой заплатке, накрывшей газон от дороги до входа в парадную. Справа от двери, под козырьком, стояла вросшая копытами в бетонную подложку скамейка. В углу её сидел человек в возрасте и курил. Огонек его папиросы светился в темноте как маяк. Огибая рифы, я пришвартовался к скамейке: “Добрый вечер”.
Не повернув седой головы, мужчина что-то буркнул. Это могло быть как приветствие, так и фраза “Пошел вон, щенок”. Я присел рядом на скамейку. Рука сама нырнула в карман за папиросами, но я остановил ее. У меня не было спичек, а просить этого человека мне не хотелось. Ведь я подсел к нему не за этим. И если бы я сейчас попросил у него спички, впоследствии он мог решить будто я использовал это как предлог к дальнейшему разговору, в то время как собственные мои спички лежали в кармане. Я встал со скамейки и спросил:
- Это Софьи Ковалевской пять, корпус шесть?
- Так и есть, - ответил мужчина, вынув папиросу из рта.
- Слава Богу.
Получив что хотел, я вновь опустился на скамейку и теперь уже без сомнений достал своё курево. Возможно, проведу здесь остаток дней, а в старости буду сидеть на этой скамейке целыми днями, курить и рассматривать ветки кустарника, окружившего девятиэтажку.
- У вас нет спичек?
Человек повернулся и посмотрел на меня, словно оценивая достоин ли я хотя бы спички и трудов по извлечению коробка из кармана. Он дал мне прикурить и вновь уставился в тонущие в темноте кусты с белесыми ягодами. Я затянулся и последовал его примеру. Эти ягоды... Как будто толпа голодных африканских детей следила за нами из темноты, сверкая белками глаз. Выжидая когда мы уснем, они затаились и старались не дышать, хотя нет-нет да кто-нибудь из них временами почёсывался.
- Ты не отсюда, - он не спрашивал, он утверждал, - не живёшь здесь. Откуда ты?
- Издалека.
Он затянулся и выпустил облако серого дыма, такое же невзрачное, как и он сам.
- Внук Зои?
- Племянник...
- А, племянник, - перебил мужчина, - я забыл.
- Вы знали её?
Мне было странно, что тётя Зоя могла знаться с таким типом. Мы не были достаточно близки, но по рассказам матери я имел представление, каким человеком была тётя. И этот гражданин, очень похожий на пьяницу-слесаря на пенсии, не годился ей в компанию.
- Знал? Мы соседи, как не знать?
И он, сомкнув губы на мундштуке папиросы, еще чуть более отвернулся от меня. “Эдак ты со скамейки сверзишься”, - подумал я, вставая и выбрасывая окурок в урну.
- Доброй ночи.
Утром меня разбудил звонок. Я какое-то время не мог понять где нахожусь и куда поставил будильник, но, окончательно проснувшись, сообразил, что кто-то звонит в дверь. Это оказался мой необщительный ночной собеседник. Я поинтересовался зачем он пожаловал и узнал, что некогда он дал почитать тёте Зое несколько книжек и сейчас пришел, чтобы забрать их. Мне показалось, что не слишком тактично вламываться в квартиру усопшей, когда родственники не успели толком ее похоронить. Можно было дать мне разобраться с похоронами и другими делами, выдержать приличествующую паузу, а уж потом как-нибудь...
Я впустил его, и он выжидательно уставился на меня.
- Итак, книги...
- Да. - Кивнул я. - Какие именно?
- Детективы. Чейз. “Дело о задушенной “звездочке””, “Сувенир из “Клуба мушкетеров”” и несколько журналов “Искатель”. Там тоже рассказы Чейза. Тебе нравится Чейз?
- Первый раз о нём слышу. Ладно, пойду поищу ваши книги.
Но, развернувшись к комнате, я махнул рукой. - Вы можете сами поискать. И можете не разуваться.
- Ну да, ну да, - кивнул он, глядя на грязные следы на полу, оставленные сапогами работников “труповозки”.
Бывший сосед тёти Зои, а ныне мой сосед, прошел в комнату и быстро нашел свои книги и журналы, которые пылились в шкафчике со стеклянными дверцами.
- Я живу наверху, - сказал он на прощанье.
- Надеюсь вы не слишком громко топаете? - ответил я, на что он смерил меня довольно недоброжелательным взглядом и вышел за дверь.
Я отправился умываться. Едва я успел достать зубную щетку, снова раздался звонок в дверь. Это опять был сосед.
- Цветы у Аллы, - выдавил он, когда я открыл дверь. Не задерживаясь более, он развернулся и зашагал к лестнице. Ожидалось, видимо, что я всё пойму без дополнительных вопросов. Но я не понял.
- Что?
- Цветы забрала Алла. Соседка напротив.
- Цветы?
Но сосед больше ничего не сказал. Наверху хлопнула дверь. Я постарался как можно громче хлопнуть своей в ответ.
Умывшись, я прошел в комнату. При ярком дневном свете, лившимся из окна, мне стало понятно о чем говорил сосед. На широком подоконнике виднелись следы земли и круги от тарелок. Видимо, здесь стояли какие-то цветы в горшках, и соседка забрала их себе. Внеся посещение Аллы-Напротив в свои планы, я отправился “по скорбным делам”.
Вечером, когда я возвращался из магазина, мне вновь “посчастливилось” натолкнуться на соседа. Как и в первый вечер, он курил на лавочке возле парадной. Закат, отражаясь в мелкой мозаичной плитке, которой были украшены все парадные в доме, очертил вокруг его плеч и головы оптимистичный розовый ореол, и превратил соседа в пароход, удаляющийся по волнам вдаль, в погоне за солнцем. “Пароход” выпустил клуб дыма и закашлялся.
Я приблизился и поздоровался. Поставил пакет с продуктами на скамейку, сел рядом, достал папиросы из кармана и закурил. Осторожно озираясь и принюхиваясь, из кустов показалась рыжая морда, снабженная двумя большими желтыми глазами.
- Кис-кис-кис, - позвал я.
Неизвестного пола существо из породы кошачьих неуверенно приблизилось, в его шерсти запутались стебельки травы, листья и какой-то мусор. Оно жадно смотрело на мой пакет и одновременно с опаской косилось на меня. Оно припадало на лапы, готовое в любой момент развернуться и сбрызнуть в кусты, если я поведу себя как-то не так. Я постарался вести себя правильно. Пошуршал пакетом и достал кусок колбасы, завернутый в серую бумагу. Обычно колбасу продают с довеском, если ушлый продавец “совершенно случайно” не роняет его на прилавок, заворачивая продукт. Довесок оказался на месте.
- Держи, - я бросил небольшой кусок на землю.
- Это Аллы кот. Он домашний, зачем ты его кормишь? - разомкнул уста сосед.
- У него очень голодный вид, - заметил я, а кот уже расправился с колбасой и принялся тереться о мои брюки, оставляя грязь и шерсть на ткани.
- Халява кончилась, - сообщил я ему, и кот, словно вправду осознав, что халява кончилась, спокойно уселся рядом и принялся намываться.
Не торопясь, я докурил папиросу, и, взяв пакет, направился в парадную. Кот проводил пакет тоскливым взглядом, но не сдвинулся с места.
- Это я ее нашел, - неожиданно сказал сосед.
- Что? Кого? - остановился я на пороге двери.
- Зою.
Смысл его слов ускользал от меня. - Не понял? Как нашли, где?
Оказалось, он заходил к ней каждый день. Утром, почти всегда ровно в десять. По его словам, тётя Зоя редко выходила из дому. Собираясь в магазин за свежим хлебом и молоком, он из добрососедских побуждений предлагал ей свою помощь. А в то утро она не открыла ему дверь, и тогда он забеспокоился. В течение утра он несколько раз звонил ей по телефону, но трубку никто не снимал, и в середине дня сосед вызвал участкового. Тётя Зоя была мертва уже по меньшей мере десять часов.
- ...когда дверь открыли, я увидел как она лежит на диване, том, что стоит возле окна. Она была белая, как мрамор, даже вены исчезли со скрещенных на груди рук. А над ней на подоконнике стояли все её цветы. Гераневый сад. Все разные, но много. Розовые, сиреневые, алые и синие... “Моя оранжерея”, так она называла их. Я как будто на похоронах побывал. Этот диван, как гроб, и вокруг цветы, цветы, цветы...
Поужинав и прибравшись в квартире, я нанёс визит соседке напротив. Ею оказалась немолодая женщина, с прядями седых волос в шевелюре соломенного цвета, забавным носом бульбой, дружелюбным взглядом и четырьмя пальцами на левой руке. По квартире витал запах свежих пирогов, лука, мяса, чего-то еще и теплого молока. Было очень жарко и душно. Дубовый линолеум квадратиками грязно-разного цвета размяк и даже не скрипел и не хрустел под ногами, как обычно.
- Я видел вашего кота, - сказал я соседке.
- Сарацина? - Засмеялась Алла. - Вот негодник. Все нервы мне измотал.
Она присела на край табурета, обмахиваясь полотенцем. На кухне, куда я был приглашен, работала духовка.
- Почему вы называете кота “сарацином”?
- Потому что это его имя, - пожала плечами Алла, - звучное и подходит ему. Он шляется всё время где-то, как кочевник, но всё же раз в день приходит под дверь, чтобы получить свою порцию супа или вареной путассу, и орёт дурным голосом. Его все знают здесь.
- Мне он показался очень голодным.
- В том-то и дело, что он уж третий день не приходит. Трётся возле парадной. Видать совсем одичал.
- Если увижу его вновь, постараюсь притащить домой.
Она поблагодарила меня и сказала, что я довольно милый и воспитанный молодой человек. Я, в свою очередь, сказал “спасибо” за то, что она взяла на себя заботу о цветах.
- Нельзя было оставить их. Они бы засохли. Это такое чудо! Хотите взглянуть?
Я согласился и мы прошли в комнату. Цветов и правда было очень много, как и сказал сосед. Горшки с геранью занимали весь подоконник, и, несмотря на то, что от разнообразия и пестроты рябило в глазах, выглядели они прекрасно. Каждый кустик отличался от другого по цвету, узору, форме лепестков и пышности, но они цвели все вместе, накрывая подоконник ярким цветочным ковром. И, хотя я всегда был равнодушен к цветам, мне с трудом удалось отвести от них глаза. В какой-то момент я почувствовал гордость за то, что являюсь племянником женщины, вырастившей на подоконнике такой сад.
- Если вы захотите их забрать, приходите завтра утром, - сказала Алла, - и я помогу перенести их обратно.
Несмотря на всё дружелюбие исходившее от этой женщины, чувствовалось, что произносит она эти слова с сожалением.
- Знаете, я на самом деле не очень-то умею ухаживать за цветами.
Я отступил на несколько шагов, демонстрируя свою нерешительность.
- Может быть, если вас не затруднит за ними немного приглядеть, я заберу их позже, когда...
Одна мысль пришла мне в голову. В Ленинграде проживал мой одноклассник Виктор Тропченко. Он перебрался сюда после школы, поступил в ЛГУ, и уже несколько лет жил в районе улицы Софьи Ковалевской. Перед отъездом я позвонил ему, мы побеседовали как старые друзья и пообещали друг другу непременно встретиться.
- У меня есть друг, - продолжил я, - он закончил университет на биолого-почвенном. Цветы - это его жизнь. Я приглашу его, и он всё мне расскажет про герань, научит, как за ней ухаживать. Боюсь, иначе цветы погибнут.
Полночи мне снилась тётина герань и соседский кот. В моей жизни так мало всего происходит, что больше сниться нечему. Путешествие в Ленинград и общение с соседями было самым главным моим приключением.
Утром мне позвонил участковый. Он задавал обычные милицейские вопросы по поводу моего приезда, проживания и родственных связей, но под конец удивил меня, спросив что я знаю относительно обстоятельств смерти тёти. На мой вопрос: “А что не так в смерти моей тёти?”, участковый ответил, что он не следователь и просто выполняет стандартную процедуру. Я рассказал ему всё, что слышал от соседа и напомнил, что приехал в Ленинград уже после прискорбного случая, а потому просто не могу знать большего. Участковый попрощался и повесил трубку.
Взяв из холодильника остатки колбасы, я выбрался на улицу. Сарацина возле парадной не было. Я пошел вдоль дома, мимо детской площадки, периодически подзывая кота примитивным: “Кис! Кис!” Как его подзывала хозяйка? Сарик? Сара? Я не знаю. Обойдя вокруг дома и собрав пух, колючки и пыль с разнообразной травы, разросшейся за домом, я дошел до своей парадной и, примостившись на скамейку, закурил.
Рыжий оглоед появился как раз когда я докуривал, и был вознагражден за своевременное прибытие кусочками колбасы. Сарацин ел, время от времени отрываясь, чтобы бросить на меня благодарный взгляд. Он закончил трапезу и запрыгнул на скамейку. Я гладил кота по спине, а он топтался на месте и тёрся о мою руку. Успокоившись, наконец, он уселся и принялся “намывать гостей”. Я вспомнил, что обещал Алле притащить Сарацина домой. Дав ему умыться, я взял его на руки и понес, но, едва я подошел к двери в парадную, как кот затрепыхался, выгнулся колесом, растопырил когтистые лапы и, вырвавшись из моих рук, прыгнул в кусты.
Я чертыхнулся. Что-то не так с этим котом. Он явно напугался, но чего? Дома, парадной? Может быть людей, живущих в этом доме? Я подумал было о соседе, но вспомнил как мы вместе с ним курили на скамейке, и я в первый раз тогда увидел Сарацина. Он не выказал испуга или враждебности по отношению к соседу.
Тут я услышал шум подъезжающего автомобиля и обернулся. Из-за угла дома нехотя вырулил “рафик” скорой помощи и, переваливаясь через асфальтовые ямы, подкатил к парадной. Из кабины выбрался не то врач, не то санитар. Придерживая под мышкой папку с бумагами, он открыл задние дверцы кареты и обратился ко мне:
- Эй ты! Хорошо, что здесь оказался, не придется бегать по этажам. Поможешь мне.
Я подошел и поинтересовался, что надо делать.
- Санитар скотина! - Выругался обладатель белого халата. - Пропал! В загул ушел. Даже носилки вытащить некому. Каждый выезд - ищи-свищи по всем этажам, кто поможет.
- А водитель?
- Да ну его. Такая же скотина, как санитар этот. У него видите ли смещение дисков и пупочная грыжа, ему нельзя тяжести таскать. Ну да.
Вдвоем мы вытащили тяжелые носилки из машины. Я спросил номер квартиры. К моему удивлению врач назвал мне квартиру Аллы. Я сказал что знаю ее, и спросил что случилось.
- Пока неясно. Участковый врач вызвал. Давление, говорит, низкое, пульс...
- Она вчера выглядела довольно бодро.
- Возраст. - Развел руками врач. - Какой этаж?
- Четвертый.
- Не первый, но, Слава Богу, и не девятый. Ну, понесли...
Дверь была не заперта. За столом сидел врач и писал какие-то свои медицинские бумажки. Алла лежала на диване. Увидев меня, она улыбнулась и сказала слабым голосом:
- Хорошо, что ты здесь. Я оставлю ключи, чтобы ты смог забрать цветы.
Я поразился той перемене, которая произошла с ней за одну только ночь. Она словно состарилась на десяток лет. Волосы, казавшиеся в прошлый раз соломенными с проседью, теперь выглядели седыми, с редкими пучками соломенных прядей. Цвет глаз потускнел, лицо сделалось белым как мел, а щеки запали. Я почувствовал как дрожит ее рука, державшая ключи от квартиры, когда она отдавала их мне. Алле было холодно. На кресле лежал шерстяной платок, я протянул его соседке.
- Может быть, вам уже лучше? Можете идти самостоятельно? - спросил врач.
Алла отрицательно помотала головой.
- Тогда перекладывайтесь на носилки.
Напоследок Алла попросила меня, чтобы я приглядывал за Сарацином, если он появится. Я успокоил её, сказав, что буду его прикармливать чем смогу. Врач закрыл дверцы “рафика”, прыгнул в кабину, и скорая помощь, фырча, покатила вдоль дома, по направлению к проспекту.
Итак, цветы. Я подбросил ключи в руке. Идея о звонке Виктору уже не казалась мне простой отговоркой. На то, чтобы перетащить “гераневый сад” из одной квартиры в другую, мне понадобилось около получаса. Теперь это детище из снов Лукулла занимало весь подоконник над диваном. По центру я поставил самый красивый, как мне казалось, цветок. Он распустился некрупными бутонами, но столь глубокого бордового цвета, словно светился изнутри. Краски такой насыщенности я видел только на фотографиях рыб в коралловых рифах. И даже листья его по краям имели бордовую кайму, чего не наблюдалось у остальных цветов. Он не только притягивал к себе взгляд, но и сам будто тянулся навстречу взгляду. Притом, я его чуть не уронил на пол, он оказался неожиданно тяжел, словно кто-то пристроил на дно горшка свинцовую шайбу.
Пока я устраивал его и остальные цветы на место, мне пришлось дотрагиваться до стеблей и листьев, и это не понравилось моей коже. Я увидел на предплечьях красные пятна. Неужели у меня аллергия на герань? Это было бы совсем некстати. Мысленно я пожелал здоровья Алле. Как только она поправится, я найду возможность спихнуть цветы ей обратно.
Закончив расстановку и полив цветы, я позвонил Виктору. Он очень обрадовался звонку и пригласил меня в гости. Я вежливо отказался, и, в свою очередь, позвал его, объяснив ему причину моего интереса. Он заметно оживился, то ли из-за искреннего желания мне помочь, то ли из-за предоставившейся возможности блеснуть знаниями перед “неучем”. Тем не менее, на сегодня у него были запланированы какие-то дела, и мы условились встретиться на следующий день, вечером.
Я никак не мог уснуть. Мне было душно, не хватало воздуха. Тяжелый запах герани заполонил всю комнату. Как тётя Зоя уживалась со своим садом? Я приоткрыл окно на кухне, а в комнате распахнул форточку. Одеяло я сбросил до пояса, чтобы чувствовать кожей свежий ночной воздух. Я лежал на спине и разглядывал нависшие надо мной листья цветов. Они покачивались, обдуваемые сквозняком из форточки, и клонились всё ниже к моей груди. Украшенный бордовыми бутонами цветок медленно, как улитка, сползал с подоконника. Осторожно, словно боясь спугнуть юркое насекомое - меня! - цветок шевелил листьями, нащупывая дорогу. Он опасливо дотронулся багровым краем своего листа до ложбинки между ребрами и тут же втянулся на несколько сантиметров вверх, как будто испугавшись, что неосторожное прикосновение испортит всю охоту. Подождав немного, цветок снова отправил листья на разведку. Коснулся раз, другой и потек уже уверенно, как горный сель. Листья вперемешку с бутонами катились однородной массой с подоконника мне на грудь. Словно посторонний, я безучастно наблюдал за тем, как цветок сполз с подоконника и обосновался на мне, уставившись в мои глаза зрачками темных гинецеев...
Меня вновь разбудил звонок в дверь. Я с трудом оторвал голову от подушки и тут же покрылся холодным потом, вспоминая свой сон. “Пусть больше не звонят”. - Подумалось мне. В голове стоял туман, а тело словно сковало параличом. Я наверняка простудился под открытой форточкой и, вот, заболел. Очень хотелось пить. Дверной звонок задребезжал опять. С трудом я откинул свинцовое одеяло и, кряхтя как старый дед, поднялся с постели.
- Ну и видок у вас, - заметил участковый, когда я открыл ему дверь, - я могу войти.
- Входите, - проблеял я слабым голосом.
- Видимо хорошо провели вчерашний вечер?
- Я заболел.
- Ааа... Извините. А что с вашей... - он кивнул головой, подбородком указывая мне на грудь.
Опустив голову, я окинул себя взглядом - вся грудь была усыпана красными пятнами размером с двугривенную монетку.
- Аллергия, - неуверенно произнес я, - на цветы.
Участковый промолчал, выжидательно глядя на меня. Чтобы прервать затянувшуюся паузу, я предложил выпить чаю.
- Я еще не завтракал, - объяснил я, чувствуя себя в присутствии человека из органов заранее виноватым в чем-то.
- С удовольствием, - отозвался милицейский, проходя на кухню.
Мы пили горячий чай с конфетами, которые я отыскал в тётином буфете. Участковый шумно прихлебывал из чашки и с видимым удовольствием ел окаменевшие соевые батончики. Он ничего не говорил и не задавал никаких вопросов. Мне показалось это очень символичным, словно это не он пришел с визитом ко мне, а я у него в гостях, на его участке, на его территории. Здесь я гость, а он радушный хозяин, который и так знает всё, что происходит, и у него нет вопросов ко мне. Он позволяет мне жить здесь, ходить в его магазины, курить на его лавочке у подъезда, пить с ним чай, и задавать вопросы, если они у меня есть.
- У вас, должно быть, хорошие почки, - сказал я.
Участковый замер на секунду над кружкой с чаем, потом пожал плечами:
- Не жалуюсь. А что?
- Участок, наверное, большой, квартир и семей много, со всеми чаю попить - не каждый выдержит.
Он улыбнулся, - я не со всеми пью чай. Вы предложили, а многие не предлагают.
Я больше не знал что сказать, поэтому замолчал и решил о милиционере не думать. Но он, словно почувствовав, как я оторвался от кухонного стола и взмываю вверх, в свои мысли и мечты, надежно закогтил меня якорем.
- Вам, наверное, интересно зачем я пришел?
- Наверное.
- Это моя работа. Я часто совершаю обходы. Тем более, вы здесь недавно, и у вас могут возникнуть кое-какие вопросы или даже жалобы.
- Вы весьма ответственно подходите к своим обязанностям.
Я не стал уточнять, что для любого советского человека “ответственный подход” это что-то из ряда вон. Неловко об этом говорить с представителем властных структур.
- А мне нравится. Люблю ходить по квартирам, беседовать с жильцами, знать что происходит на моём участке. Весь участок, со всеми его домами и людьми, мне представляется единым организмом. Он дышит, пульсирует. В нем есть какие-то органы, которые работают синфазно, а другие в противофазе. В чем-то прослеживается определенный ритм, а в другом месте наоборот хаотичность движений.
В подтверждение своих слов участковый замахал руками.
- Большинство семей живут в определенном ритме: дом-работа-дом-работа. Если есть дети, то: дом-садик или дом-школа. Это стандартно. Есть другие, музыканты и артисты, например. Особенно те, у которых случаются гастроли. А также профессии, требующие частых командировок, иногда длительных. Есть и постоянные величины. Вроде вашей тёти, или соседа сверху. Люди, которых почти всегда можно застать дома. Всё вместе соединяется в определенный порядок. Порядок, который поддерживается мной. Когда порядок утрачивается, в моей голове раздается тревожный звоночек, сигнал, по которому я сразу определяю - здесь организму требуется помощь, здесь что-то не так.
- И часто у вас такие звоночки? - хмуро спросил я.
- Случаются, - вздохнул он и, сделав паузу, спросил, - у вашей тёти были какие-либо необычные заболевания?
Я развёл руками. - Не знаю. Мы мало общались, я ведь жил в другом городе.
- Да, я знаю. Но, может быть, что-то говорили ваши родители?
- Увы, мне нечего вам сообщить. А в чем дело?
- Дело в заключении. В медицинском. Врач, осматривающий тело, диагностировал довольно большой спектр симптомов, указывающих... В общем, в карте осмотра упоминается возможность смерти от кровопотери. Если это верно, то кровотечение внутреннее. Патология? Не знаю. Это мог быть рак желудка, например, или язва...
Я молча пожал плечами. Господи, а мне откуда знать? И какая теперь разница от чего умерла тётя, от рака желудка или от язвы? Старость, вот и весь ответ.
Выпроводив участкового, я помыл кружки, набрал на телефоне номер Вити и напомнил ему о встрече. Затем я вспомнил, что Сарацин со вчерашнего дня ходит голодный на улице, а колбаса у меня кончилась, и собрался в магазин. Буквально на пороге двери меня застал звонок от Аллы. Я обрадовался, решив, что ее уже выписали, но она звонила из больницы.
- Ох, да меня же только вчера забрали. Раньше, чем через три дня не выпишут.
- Как ваше здоровье? - поинтересовался я.
- Получше, вот смогла даже до телефона доползти. Вырвалась наконец из под капельницы. Голова немного кружится. Возили сегодня на рентген. Зачем - не знаю, вроде же не ломала ничего. Не поймешь этих врачей. Ты мне лучше скажи, котик мой так и шлёндает по улице?
- Я сегодня еще не выходил из дому, как раз собирался в магазин.
- Ты его не бросай, пожалуйста. Пригляди, пока меня нет.
- Обязательно. Найду и покормлю.
- Спасибо, сынок. - И Алла повесила трубку.
Колбасы в магазине не оказалось. Лишь пустой прилавок грустно поблескивал эмалированным поддоном с дырками. Зато в рыбном отделе обнаружилась путассу. Я выбил полкило, но пришлось перебивать чек заново. Девушка за прилавком сказала, что путассу “вся”, и на полкило у нее не наберётся.
- Совсем вся? - задал я стандартно глупый вопрос.
- Нет, не совсем, - фыркнула девушка, - есть замороженная в холодильнике. Брикеты по 50 килограмм. Что я вам ее пилой отпиливать буду? Хотите, берите 50 кило.
От половины центнера путассу я вежливо отказался и попросил взвесить размороженные остатки. С кульком вонючей рыбы я вышел из магазина и отправился домой, искать Сарацина. Кот где-то шастал и на мои призывы не явился. Оставлять рыбу на улице я не стал, она предназначалась для Сарацина, кормление других котов не входило в мои намерения.
- У тебя нет герани, - уверенно растолковывал Виктор, - то, что ты называешь геранью, на самом деле является другим растением - пеларгонией. Это распространенная ошибка среди домохозяек. Пеларгония тоже из семейства гераниевых, но не герань.
- Конечно, на всех подоконниках страны выращивается пеларгония. Вот это у тебя пеларгония зональная розоцветная. Вот то растение с фиолетово-пурпурными цветами - королевская пеларгония. Сорт группы “Ангелы”. Ты чаще приоткрывай окна и тогда они будут цвести до осени. В помещении они задыхаются. А тот розовый цветок, это душистая пеларгония, сорт “Леди Плимут”. Может вырасти до метра, а зачем куст, который всё окно закроет?
Я признался, что мне такой куст ни к чему, а про себя подумал, что и любой другой тоже ни к чему.
- Нужно подрезать вовремя, чтобы не разрастался.
Я кивнул, немного дурея от количества информации, выдаваемое моим бывшим одноклассником по каждому кустику “гераневого сада”. Следуя рекомендациям своего товарища, я влез на диван и открыл створку окна.
- А что это за цветок? Как за ним ухаживать? - указал я на центр экспозиции.
- Это? Это... - Виктор разглядывал прекрасные бордовые соцветия и пожимал плечами. - Сейчас!
Он присел на диван и извлек из кармана лупу. Минуты две он рассматривал каждое соцветие в лупу, вертел бутоны в руках, мял и теребил листья. Наконец, сказал:
- Не понимаю.
И он еще несколько минут вглядывался в листья и бутоны цветка.
- Похоже на зональную “Мелочерри”, но цвет намного более темный. Цвет, как у “Королевской” красной. И листья... Смотри!
Он перевернул листок.
- Видишь прожилки и эту кайму?
Я кивнул. Прожилки имели красноватый оттенок, ближе к коричневому, и по краю листа шла бордовая полоса.
- Это не герань, - сказал Виктор.
- Я уже понял, ты мне десять минут объяснял про пеларгонию..
- И не пеларгония.
- А что тогда?
Виктор пожал плечами, потер лист цветка между пальцами, понюхал.
- Странный запах. Что-то напоминает, но не могу понять что...
- Прожилки листьев пеларгонии могут менять свой цвет в зависимости от каких-то болезней. Например, из-за “вируса жёлтой мозаики” или хлороза, но они не становятся красными! Я вообще не берусь сказать, что это за растение.
Виктор пришел в возбуждение и заходил кругами по комнате.
- Интересно было бы посмотреть на его корневую систему.
Он взял горшок в руки и поднял.
- Смотри-ка, тяжелый какой. Возможно ему тесно в этом горшочке... Давай поступим так: я схожу домой за инструментами и вернусь. Отделим часть куста. Заберу его с собой и завтра отнесу в институт. Там мне будет проще определить, что это за вид, является ли он пеларгонией, или это совсем другой цветок.
- А это ему не повредит? - забеспокоился я.
- Напротив, у него уже недостаточно места для корней и земли. После деления он вздохнет свободнее. Ты поливал его? Когда?
- Утром поливал.
- Прекрасно. Значит, земля в самый раз.
Проводив Виктора, я взял несколько рыбин из холодильника и спустился вниз. Мне поручили позаботиться о коте, и я не отказывался. Он был мне симпатичен, этот рыжий бродяга. Однако в мои планы не входила ежедневная беготня вокруг дома, поэтому я захватил с собой плащ.
С четверть часа я расхаживал около подъезда, курил, размахивал рыбой и шипел призывное “кис-кис-кис”. Наконец, шорох кустов известил о приближении хищника. Как всегда неуверенно, на полусогнутых лапах, он выполз на свет божий и приблизился ко мне. Я положил перед его носом рыбину. Сарацин с жадностью набросился на еду. Конечно, это было подлым предательством с моей стороны, и мне было стыдно, но, как только Сарацин прикончил рыбу и принялся нюхать землю, я взял свой плащ и набросил на кота. Он, было, рванулся на волю, но я уже крепко держал его обеими руками.
- Нет, дружок, - сказал я, - пора домой. Поживешь пока у меня.
Я обмотал плащом туловище кота, оставив только голову снаружи, и потащил его в подъезд. Сарацин шипел и брыкался, но сделать ничего не мог. Он вскоре затих и лишь один раз жалобно мяукнул, но я был непреклонен. Кот покорно дал занести себя в квартиру, но, стоило мне ослабить бдительность, как он вырвался и попытался проскочить в щель на лестничную площадку. Я захлопнул дверь перед самым его носом. Он прижался к ней задом, шерсть на спине вздыбилась. Чтобы успокоить немного кота, я стал гладить его по спине и почувствовал, что он дрожит как осиновый лист.
- Да что с тобой такое? - спросил я его.
Сарацин, не мигая, смотрел в комнату, а его ноздри судорожно втягивали воздух. Не зная, чем еще привести в чувство кота, я прошел на кухню и полез в холодильник.
- Кис-кис, иди сюда, - приговаривал я, - что это у нас здесь? Смотри-ка, путассу!
Вкусная, свежая, ароматная путассу, мммммм... Мечта любого усатого-полосатого.
И, словно в ответ, я услышал вой, от которого у меня кровь застыла в жилах. Это был боевой клич доведенного до отчаяния маленького существа, и в нем смешались страх, ярость и жажда уничтожения. “Банзай”, “Алах акбар”, “Сантьяго”, “Джеронимо” и “Viva Cristo Rey y Santa Maria de Guadalupe!” - сошлись в едином вопле, заставив мои ноги непроизвольно согнуться в коленях. Клич дополнил топот маленьких лап. Завывая как бормашина, Сарацин рванул в комнату. Я услышал грохот, потом еще, потом что-то звонко шлепнулось уже на улице, и прозвучал чей-то полный негодования возглас.
- Ах, черт! - выругался я и выскочил из квартиры.
Я скатился по лестнице и в дверях подъезда столкнулся с неприятным соседом.
- Вы обалдели! - Закричал он. - Цветами из окон швыряться!
Замахав руками, я пробежал мимо него и вывалился на улицу. Под моими окнами, среди глиняных черепков разбитого горшка и комьев земли, бился в агонии прекраснейший из цветов тётиного “гераневого сада”. Из переломанных стеблей и листьев толчками изливалась бурая, маслянистая жидкость. Красные бутоны темнели на глазах, становясь почти черными. В воздухе витал тяжелый тревожный запах. Я услышал шаги сзади, это был сосед.
- Что это такое? - спросил он, глядя на всё увеличивающуюся коричневую лужу. - Похоже на кровь и пахнет мертвечиной. Так пахло на войне, по весне, когда немцы начали отступать, бросая своих убитых...
Мне сделалось дурно. Я вспомнил свой сон и как ужасно чувствовал себя утром, вспомнил как забирали в больницу Аллу, и ее белое лицо, и поседевшие за одну ночь волосы. И слова соседа, сказанные о тёте Зое, всплыли в моем мозгу: “она была белая, как мрамор...”. И еще участковый, рассказывающий о потере крови... И кот, который никак не хотел заходить в парадную. Меня зашатало, и я опустился на корточки.
- Снаружи они ничего, красивые, - изрёк сосед, - а вот внутри бывают не очень. Ландыш тоже симпатичный, а ядовитые вещества содержит. Мда...
Он прервал свою речь возгласом, - Ах вот оно что!
Я поднял голову и увидел, что сосед смотрит вверх. В окне моей квартиры, среди цветов герани, сидел Сарацин. Вид у него был очень довольный. С внимательным любопытством он взирал на меня и соседа, чувствуя себя в полной безопасности.