Казалось бы, жизнь пробегала перед глазами чередой событий - красочными картинками или чёрно-белыми кадрами немого кино. Ведь каждый, кто вышел из комы рассказывал подобное, склоняясь либо к первому, либо ко второму. Но нет. Лишь обрывки памяти и последние секунды жизни всё медленнее таяли подобно утреннему туману…
Виной всему была пара выстрелов какой-то «бесшумки»: то ли пистолет с глушителем, то ли добротная самоделка, а может и ПБС, не так уж важно. Ведь это мелочь, но сознание цеплялось за неё, словно спасательный круг проплывал рядом. Огненный цветок, который на пару мгновений озарил остов кирпичного дома, остановил время надолго – ведь не хотелось верить, что навсегда.
Профи подкрался бесшумно: ни одна дощечка не скрипнула, ни один камушек не упал, даже рука убийцы, чёрт возьми, не дрогнула. Только звон двух гильз о кирпичную стену выдал стрелка, но было уже поздно. Боль растекалась по телу, обжигала и нарастала – подобно дурману затуманила разум... На этом всё и закончилось. Разве что имя своё припомнил Дмитрий, но так ли это много в трагический момент…
Агония прекратилась. Боль уже совершенно не чувствовалась, как и само тело. Ещё секунду назад обжигала, заливала каждую клеточку от корней волос до ногтей на пальцах ног… а теперь – смерть. Абсолютный покой заглушил всё. Оказалось - ненадолго…
Всплыли какие-то образы, из которых узнать что-то определённо знакомое не удалось. Они больше мешали оглядеться, чем помогли разобраться. Окружающее смутило больше, чем неизвестность будущего…
Дмитрий невольно вспомнил церковные предрассудки. А точнее, захотел поверить: «Рай и ад существуют!». Сдерживая внутренний страх, настолько древний и не привычный, пришлось признать: «Что-то такое есть». Иначе не объяснить, что за сюрреализм вокруг.
Изобилие облаков и пелена тумана скрывает даль от взгляда. Если, конечно, называть «далью» зону видимости через метров пять-шесть, не больше… Не видно гор, неба и земли, всё - словно окутано белым саваном. Естество так и рвалось раствориться в бездне нахлынувших эмоций, но разум упрямо отказывал быть подвластным столь непривычному стремлению.
С каждой новой попыткой не поддаться всеобъемлющему порыву, когда естество разрывало на части, всё окружающее менялось, словно реагируя на сопротивление разума. В воздухе возникли ярко-зелёные и ярко-золотистые линии, переливались серебряным сиянием; то медленно, то быстро изгибались, удлинялись, заволакивая пространство, загибались в кривые, спирали и более импозантные фигуры, и всё это – на протяжении огромного пространства, оттесняя завесу тумана.
Средь бешенства цветов и красок, явно чудились запахи и ароматы, настолько чуждые обонянию, что вызывали омерзение, и в той же степени благородный смрад, что отрезвлял подобно нашатырю.
А звуки… одним словом – «содом», что сопровождает какофонию коловращений, описать словами не получится. Ну, нет в человеческом языке подобных слов, и не было никогда!..
Это, всё равно, что объяснять глухому от рождения человеку, как потрясающе послушать перед сном «Лунную сонату» Бетховена. Или, попробуйте рассказать незрячему от природы, как живописна картина Айвазовского «Чёрное море». Прикоснуться к прекрасному он сможет, только не метафорически – душевно, а метафизически почувствовать бугорки краски, которая для него не несёт никакой информации в отличии специфических книг, между прочим, на принципе бугоруов и впадинок построенных.
Вывод только один - Дмитрий умер. Но и рай был странным. А может - чистилище? Непонятно…
Не было рук, ног, головы, да и туловища нигде не видно, как ни крутился на все триста шестьдесят градусов, причём по всем осям, словно удерживаемый невесомостью шарик. Но всё же он существовал, подтверждая знаменитое положение Рене Декарта «Я мыслю - значит существую». Жить хотелось ужасно, а понять что-либо или проснуться - ещё больше…
Хотелось взвыть от беспомощности, да что там взвыть, заорать что есть мочи, используя исконно-русские словечки из ненормативной лексики. Что Дмитрий и попробовал. Но… не услышал ни слова, ни звука, вообще ничего. Вся внутренность Дмитрия замерла мгновенно. Почувствовал это настолько явно, словно продолжение себя. Стало гораздо легче, ведь есть надежда, что всё-таки сон нагрянул, а не он непонятно в виде чего болтается в неизвестном где. Что-то вокруг изменилось, будто пространство взбунтовалось от столь дерзкой догадки. «Может и правда» - облегчённо вздохнул Дмитрий. И действительно ведь, вздохнул!
Порадоваться не получилось - дыхание перехватило от увиденного. Перед глазами зарождалось нечто, унося на второй план всё увиденное: линии сгущаются, перетекают, собираются в одно целое – больше напоминающее огромного осьминога, с золотистой окраской и серыми, размерами не превышающие колесо БелАЗа, пятнами с нежно голубыми контурами. Чудовище приблизилось. Щупальце медленно поднималось, присоски величественно пульсировали. Одна оказалась совсем близко. Прижалась, поглощая Дмитрия без всяких усилий, сжала до неистовой боли так, что померкло сознание.
Давление ослабло неожиданно, и он грохнулся навзничь. Ощутил, как приложился правым ухом о камень, но, не мешкая, вскочил и огляделся, машинально принимая боевую стойку.
Берег реки или моря усыпанный галькой, ни одного растения, стелющийся туман над водой и землёй, всё видимое - казалось необычным. То ли пепельный цвет песка смущал. То ли неестественно тёмная вода стояла безжизненно, ни единого волнения, ни одного плеска, словно мёртвая вода. То ли туман слишком плотный, который покрывает всю водную гладь. Да и левая рука, попавшая в обзор, мертвецки бледная.
Быстрым движением проверил пульс, и на лице мелькнула улыбка. Он человек. Не зомби какой-нибудь. Взгляд зацепился за новую деталь. Оказывается, невольно сгруппировавшись, не заметил деревянного причала, закрыл при стойке кулаком. А деталь немаловажная. Возможно, поблизости есть люди. А это – воодушевляет.
Не спеша, аккуратно озираясь, двинулся в сторону причала. Глядишь, кто-нибудь появится, что ещё делать?..
Мысли в покое не оставляли, как ни старался откинуть или загнать в самый дальний угол сознания. Зато страх не чувствовался. Смирился со всеми сложностями, что произошли не так давно. Теперь появилась хоть какая-то цель, а надежда о лучшей доле не покидала и тогда. Пару раз даже ущипнул себя, но дурной сон не проходил, как наваждение. ..
Доска привычно скрипнула, без какой-либо мистики, что, несомненно, обрадовало. Осторожно ступая, добрался до края, уселся, свесив ноги, погладил доску и удовлетворённо расслабился, смотря на темноватую гладь. И подбадривая себя - затянул:
Плескалось море от прилива до отлива.
Волна катила на песок свой пенный вал
И панорама моря так была красива,
Как будто это Айвазовский рисовал.
Невольно поморщился от сравнения, но что-то общего всё-таки было, хоть и немного. Ветерок треплет волосы, но водная гладь покойная, не плещется совершенно. Навивает уныние.
Вздохнул, мысленно проигрывая проигрыш между куплетом и припевом, и более оптимистично продолжил:
Причал, причал
Ты столько раз влюблённых с радостью встречал
Причал, причал
Ты встречу новую нам скоро обещал...
Будто внемля своеобразным молитвам, на последнем слове из тумана выплывал смутный силуэт, но прыгать от радости Дмитрий не стал, благоразумно присматриваясь.
«Лодка, не иначе, - скептически подумал он, оценив габариты. – А вот гондольера не разобрать, в балахоне каком-то…»
Бесшумно раздвигая чёрную гладь, гондола приближалась, словно тень палача. Ростра, как называют носовую часть, украшена человеческим черепом с трепыхающимися от лёгкого ветра волосами. «Вот так-так… - подумалось Дмитрию при взгляде на паромщика».
Сухопарые кисти рук паромщика - словно кости, обтянуты кожей - бережно сжимают длинное весло, которое и рулить помогает, и толкает, чуть раскачивая, приводя в движение. Облачён он в ветхую хламиду, из-под капюшона коей не видно лица, лишь два голубовато-серых огонька блестят…
- Не может быть… - вырвалось у Дмитрия. – Неужто Харон?! Мать честная, этого только и не хватало…
Опомнившись, Дмитрий поймал себя на том, что рука судорожно цепляет воздух за правым плечом…
- Автомата-то нет, - мрачно буркнул он, обшаривая в темпе карманы. – Ни ножа, даже ржавой булавки нет. Дьявольские козни…
Пригорюнился, конечно, как встарь добры молодцы, но делать нечего. Пришлось дожидаться, чувствуя всей кожей роковой ветерок, что доносился от подплывающей гондолы.
Ловко приткнувшись правым боком, лодка замерла. Харон приглашающим жестом указал на деревянный настил. Не колеблясь, Дмитрий с кошачьей грацией скользнул на нары. Гондола тут же отчалила.
Отплыв метров восемь, Харон небрежно повернулся, вытянул руку вперёд так, что рукав хламиды прошуршал по дну гондолы. Затем, развёл скрюченные пальцы, обнажая ладонь. «Ну как же, знакомый жест, - подумал Дмитрий, запуская пятерню в ближайший отсек “комбеза”». Ничего путного не обнаружил, конечно же, поэтому показал пустые ладони. Хотел сказать что-то, но не смог, чуть не подавившись. Комок подкатил к горлу, а под языком яростно жгло. Сплюнул в ладони, откашлялся и оторопел.
На ладони лежала бронзовая монета с изображением, насколько удавалось рассмотреть, какой-то райской птахи. Особо разглядывать желания не было, сразу понял, что монетка называется “обол”, а даётся она покойникам в уплату паромщику… Устал Дмитрий от специфических впечатлений, хватило по горло.
Протянул её паромщику, даже не моргнув. Но не понравилась тому монетка. Покрутил в руке, сжал до хруста костей и брезгливо бросил под ноги Дмитрию. Только не монета упала, а две стреляных гильзы покатились по мини-палубе.
Огоньки глаз Харона замигали всё быстрее и быстрее. Заворожённый зрелищем, словно птичка удавом, Дмитрий пропустил момент, когда весло ухнуло по уху. Лишь грузный поток воды хлестнул в лицо, а вскоре всё тело погрузилось в мутную жижу.
Непонятные образы мелькали подобно глазам Харона: «…Не возьмёте псы – рычал человек с окровавленным ножом…сто пятая, часть вторая – декламировал человек в полосатой робе…Тебя переводят на другое… кхм… место,- властно произнёс зажравшийся хозяин…Я принимаю ваши условия Кирилл Петрович, где расписаться?- улыбаясь лишь глазами спросил тот же заключённый…».
Воздуха в груди почти не осталось, темно-зелёная вода разъедала глаза так, что пришлось зажмуриться. Пульсирующее биение сердца сдавливало виски с каждым ударом, барабанные перепонки еле выдерживали напряг. Со всех сторон накинулись, впились в тело, вгрызаясь, разрывая плоть и впиваясь в вены скользкие черви, словно множество языков из пасти невидимой твари. Видимо, самая большая конечность полезла в горло, проникая в кишечник, но рвота и вода из лёгких остановили её мгновенно. Тварь ринулась обратно и затихла, зацепившись за челюсть. Жадно поглощала всю мерзость, что вырывалась наружу. Похоже, готовилась к новому броску. Дмитрий мысленно смирился и с этим.
Голова кружилась от недостатка воздуха, тело рвалось в агонии, но боль не отступала. В один миг всё прекратилось. В глотку пошёл воздух. Непроизвольно хватанув чересчур большую порцию, Дмитрий закашлялся.
Каждое движение, даже пальцем, отзывалось мимолётно-терпимой болью по всему телу. В подвешенном состоянии, причём души и тела, приходилось терпеть столь странные муки. Без объяснения, принуждения, повинуясь лишь животным инстинктам. Куда же это годится?.. Слишком уж быстро надоедает этакая катавасия. Многие предпочтут быструю смерть – долгим мучениям. «Надо действовать! – решил он, наконец, отдышавшись».
Превозмогая резь, он открыл глаза, инстинктивно рванул туда, где, казалось, светлее.
В запястьях хрустнуло, боль снова накатила, заставила сложиться зародышем. Что-то взвыло протяжно и отдалённо знакомо, на грани понимания… Перед глазами пошли круги, боль заволакивала всё, окружающее меркло с каждой секундой и вскоре полностью погасло. Осталась лишь кромешная тьма. Ни боли, ни чувств – одна неизбежность…
Слабое свечение приближалось неотвратимо и степенно, с неким лукавством Прометея: предостерегая, но и одаривая несказанно. При таких мыслях чувства стали двойственными…
Дмитрий ощущал себя деревенским, запойным пьяницей. С бодуна коему вместо водки в гранёный стакан налили «Кровавую Мэри». Великий и могучий «бодун» настаивал – выпей. Алкоголик бы и глазом не моргнул, опрокинул тут же, а пьяница – совсем другое. Мозги не пропил и не привык, чтоб над водкой столь искусно изгалялись… За такое и в морду получить, раз плюнуть… но, если честь по чести, и плюнуть хотелось несказанно…
Что-то ждёт впереди, а что… поди угадай-с…
Яркий огонёк приблизился, окутывая светом. В груди разгорелся огонь, но светящийся шарик нежно прильнул к коже, мурашки побежали мгновенно. Он слился с кожей и коснулся сердца, словно бутылка с керосином взорвалась в костре, разбрасывая пламя повсюду, куда могло дотянуться.
Чудовище отринуло, искривилось, всё огромное тело раскраснелось, щупальца распадались, расплывались, таяли, а вскоре и туловище неистового спрута исчезло. Но секундой позже, так же из ниоткуда возникло облако. Словно невидимый зодчий отсекал кудлатые куски, и от его прикосновений облако преображалось. Пока не возникла огромная физиономия, похожая на добродушного бармена – упитанная морда с гладко выбритым подбородком.
- Кто ты? – сурово вопросила исполинская морда, без акцента, на чистом русском. Сдвинула брови и насупилась, совсем по-человечьи.
Страха, от гримасы, мнимо-грозного вида, не возникло. Насмотрелся уже всякого. А вот злости накопилась изрядная порция. Поэтому, Дмитрий сквозь зубы сказал, словно плюнул:
- Дяденька, а вам не кажется, что ваше место… гм… не учила вас маменька представляться первым?..
- Какая наглость! – сердито рявкнул отёсанный чурбан, но тут же смягчился, и более спокойным тоном ответил. – Я, верховный создатель всего сущего! А кто - ты?
- Ну… до ссущего мне далеко, молод ещё. Человек - я.
Громадину перекосило, словно током шарахнуло. В глазах пробежали отблески молний, лицо потемнело, наливаясь цветом грозовой тучи.
- Не наигрался ещё, смертный?! Мало тебя жизнь потрепала? Ещё хочешь!? – вот это уже выглядело специфично, даже устрашающе. И не столько реплика, сколько сам образ.
- Да уж не упирался бы, это точно. Куда уж мне, - снисходительно проронил Дмитрий.
- Ну что же… обещаю тебе незабываемые ощущения!
Морда ощерился, словно выдал хорошую шутку, сосредоточился и вдохнул, надув щёки. Морозный ветерок сгущался, закручиваясь вихрем во рту, и даже потрескивал. А вскоре, «мордоворот» выдохнул со свистом. Потоком ударил влажный с крупицами льда воздух. Заволок обзор, далее мысли, засим и разум погрузился в забытьё.

Боль вернула меня к реальности неожиданно, словно раскалённую иглу загнали под ноготь среднего пальца. Он резко дёрнулся, выпрямился, будто показывая моё отношение к пройденным испытаниям, и упал обратно на грубую ткань. Сил практически не было. Даже повернуть голову не смог – тело затекло и что-то сковывало движения. Но смирительной рубашки не ощущалось – это радовало. Да и какая-то спокойная мелодия размеренно доносилась до слуха, успокаивая буйство сознания.
В голове шумело от наркоза или какого-то препарата, а может и чего похуже, но это сейчас не выяснить. Так как спросить не у кого – не одной, даже смутной фигуры не видно, полный кавардак со зрением. Не очертаний, не предметов - все, во что упирается взгляд, тает в дымке. «Ну, хоть кровавых мальчиков нет, да всяких там Харонов и рож мерзопакостных, и то плюс» - мелькнула радостная мысль.
Оставалось уповать на другие чувства, например: на слух. Ведь именно его ласкала затейливая мелодия, развеивая горести и страдания. Я прислушался и уловил знакомые нотки. Звучала 14 соната Бетховена, или лунная, как её называют многие. Какие-то ассоциации мелькнули, но сразу же затерялись в лабиринтах разума. Не до своих тараканов сейчас, главное понять, где я? И кто? Но выхватить посторонние шумы, не говоря уж о звуках, не удалось. Лишь тяжёлое дыхание с хрипотцой, да и то – моё.
Я облизнул губы. Во рту не чувствуется привкуса металла – это хорошо, но сухость… Тут же живот предательски заурчал. «Жрать-то как охота, а пить ещё сильнее - пронеслась губительная мысль, причём так ощутимо, аж горло запершило. - Главное, что я пришёл в себя, чувствую боль и никакого сюрреализма вокруг». Я закусил губу до крови и протолкнул комок студенистой массы в пищевод. Помогло. Но не так, как хотелось.
Пелена исчезла. В окружающей меня палате – то, что это была именно палата, нет даже намёка на сомненья, уж слишком примечательный экстерьер – господствовал белый цвет и неоновое освещение, как показалось на первый взгляд, но я ошибся. Обычные люминисцентные лампы, как и в любой больнице. В психушку всё-таки не хотел верить, как не старались мне намекнуть на это выпуклые стены, обтянутые белой тканью.